|
|
Теория музыки
МУЗЫКАЛЬНЫЕ ЖАНРЫ И ЖАНРОВЫЙ АНАЛИЗ/ Часть1
Автор: Вячеслав МЕДУШЕВСКИЙ Город
: Moscow Страна : Russia
Страницы
:
1
::
2
::
3
::
4
::
5
Жанры и жанровые системы являют собой самый конкретный и практически важный для анализа элемент морфологии культуры. Но в них свертываются более крупные членения музыкального искусства. Их краткой характеристикой логично предварить центральный раздел этой главы, посвященный жанрам.
1. Жанры и страты
Жанры — типы произведений, отличающиеся запечатленными в них (в их содержании и форме) социальными и художественными функциями, — занимают свою нишу в более крупных стратах музыкальной культуры. В упорядоченной структуре средневекового общества культурные страты (слои, пласты) были рождены его четкой сословной дифференциацией (музыка в аристократической среде, в цеховых объединениях городских ремесленников, в крестьянской среде).
Но как во внешней мирской жизни преобладают различия, а храм всех соединяет, — так и в музыке. Мало найдется общего между изысканным салонным пением и русской протяжной песней, между придворным балом и деревенским хороводом. А молитвенное пение Церкви соединяло всех! Выдающимися распевщиками церковных стихир выступали и царь Иоанн Грозный, и Феодор Крестьянин. Царь, бояре, крестьяне равным образом жили в божественной реальности церковных священнодействий и в отвечающем им духе песнопений.
Жанры светской периферии располагались на разном расстоянии от светородного ядра церковной культуры. К ядру тянулись и примыкали жанры околоцерковной музыки. Таково, например, происхождение ораторий (от лат. orare — молиться), исполнявшиеся в специальных храмовых залах для общественной молитвы — ораториях. В крестьянской среде околоцерковным жанром были, к примеру, духовные стихи.
Полюсу духовной собранности, строгости, сосредоточенности в светских жанрах противополагалась музыка более легкого характера. Облегченность содержания не была проявлением богоборческого легкомыслия, но лишь обнаруживала немощь человеческую — неспособность пребывать в вечном горении духа и напряженном труде души. Оттого “легкие” жанры не только не входили в конфронтацию с жанрами строгими и возвышенными, но и естественно объединялись в рамках одного, например сюитного произведения.
По мере того, как в гуманистической культуре Нового времени — в соответствием с пророческими словами Писания — все более широко разливалось море апостасии, менялось и энергийно-интонационное наполнение жанров — прежде всего тех, которые отстояли дальше от церковного ядра культуры. Какие энергии наполнили их, оплотнившись в интонации? Вот оперетта. Отпочковалась она от комической оперы. Но на ее знамени новые начертания: воинствующая пошлость, самоупоенная вульгарность. “О чем бы я мечтала?” — вопрошала себя крохотная трещинка в стене (в побасенке Чапека). И отвечала: “Мечтала бы стать огромной, небывалой, всеобъемлющей трещиной!” Легкомыслие наливается теперь цинизмом, претендуя стать стилем жизни, беззаконной ее нормой, бездной тьмы, в которой тешатся своей властью над обезумевшими людьми легионы бесов.
Так возникли страты новейшего времени. Их суть — бунт грязной самости, ее похотей и самомнения, отрекшегося от истины. Против христианской традиции вознесла свой рог антитрадиция, против культуры — контркультура. Церковному пению и музыке высокой светской традиции противопоставила себя воинственно бездуховная эстрада и богоборческая рок-музыка. Телеологический подход к пониманию справедлив и здесь. Только теперь в основание определена не энтелехия, как вложенная Богом сущность, раскрывающаяся и расцветающая в истории подобно бутону, а вцеленность бесовирусной природы, способ растления сущности. При анализе поп-музыки нужно исходить из ее главнейшей функции (дисфункции) в обществе: подавления духовности. Различаются направления способом подавления: слащавая прелесть и брутальность. В рок-музыке — те же две силы, соответственно двум подходам дьявола к человеку: прелесть и агрессия (в бессовестном искусствознании им даны имена аполлонической и дионисийской направленности). Арт-рок и роковые обработки классики являются видами прельщения.
Принадлежность жанров к тем или иным высоким стратам культуры должна учитываться в методологии их анализа (изучать низменное — значит поддерживать его лживый авторитет; представители контркультурной “культурологии” вдобавок настаивают на внеценностном — то есть бессовестном, циничном — подходе к описанию новых страт, что оборачивается апологией и экспансией этого моря грязи). 1
Для сферы церковной музыки, как мы помним, главенствующей фунцией оказывается обожение, преображение. Потому церковные жанры немыслимо изучать вне их роли в богослужении, в связи с разными этапами в приближении к центру, к евхаристии. В силу плиромной включенности церковных жанров в сверхпроизведение, их выделение относительно: всякий жанр не имеет самостоятельного значения и без других жанров немыслим. К чему бы одно из самых отрешенных и медленных песнопений литургии, Херувимская (призывающая отложить все земные помышления), если бы за ней не шло бы центральное таинство Богослужения: обожение человеческого естества через приобщение к Телу и Крови вочеловечившегося и воскресшего Бога?! Так сущностное значение всякого песнопения устанавливается по способам связи с сущностным ядром литургии, по месту и функции в целом.
Высокая серьезная музыка гуманистической культуры овеяна призывающей благодатью, пробуждает в душах людей жажду бесконечной божественной красоты, тревожащей их совесть. Отсюда методологическое следствие: живое и трепетное познание жанров не должно подменяться равнодушным исчислением их классификационных признаков. Пройти ли мимо главного в жанрах: мимо их высоты и неотмирной красоты?! Мимо их энтелехии — высшей цели, вписанной в них как их суть? Это было бы мнимым познанием. В каждом из жанров их интонационно-энергийная природа раскрывается по-особому, ибо неодинаковы в них роды и способы привлечения души к небесной красоте и высоте.
1 Священный дар рассуждения (между добром и злом) святые отцы почитали высшим из даров. Человек безбожный, “без Царя (Бога) в голове”, теряет драгоценнейший дар. Соответственно перестает видеть и иерархию (священноначалие) жанров, как основание морфологии. Так рождается в его голове каша жанровой демократии (якобы, “все жанры хороши, кроме скучного”). Цель дьявольской лжи — ослепление ума, дабы тот, забыв о высшем, пристращался к низменному и видел только его. Пишут, например, что музыка обозначалась в Египте иероглифом “хи” (удовольствие). Могло ли так быть в великой цивилизации, выстроенной страхом и восторгом вечности?! На мое недоумение Гвахария, выдающийся знаток древнеегипетской музыки, составитель объемного древне-египетского музыкального словаря, с возмущением ответил, что “хи” – лишь один из многих иероглифов, обозначавших музыку, вовсе не главный. Но какова глубина испорченности ума, ставящего во главу угла критерий нескучности — подстать рекламе радиоканала: “чтобы не было тебе мучительно скучно”!
Страницы
:
1
::
2
::
3
::
4
::
5
|
