|
|
Диалоги о культуре
АНАРХИСТЫ ИЛИ КЛАССИКИ?
Автор: Ольга ГАРБУЗ Город
: Moscow Страна : Russia
Страницы
:
1
Иван Соколов – не только известный московский композитор, но также замечательный пианист и исследователь музыки. Отдельная сфера его творчества посвящена совместным проектам с художниками, поэтами, композиторами и музыкантами-исполнителями. В этих проектах музыка часто соприкасается с другими видами искусства, переходя в театр, в графику, в хэппенинг. Подобный своеобразный синтез несёт определённую, всегда тщательно разработанную авторами смысловую нагрузку. Одна из увлекательных страниц творческой биографии Ивана Соколова представлена совместными проектами с Вадимом Захаровым. В современном мире искусства этот художник-концептуалист играет роль архивариуса. Коллекция Вадима Захарова содержит уникальные видео- и аудиоматериалы о творчестве таких личностей в искусстве ХХ-XXI века, как, например, художники Илья Кабаков, Иван Чуйков, Оскар Рабин, поэт Дмитрий Пригов. Время от времени Захаров оформляет материалы коллекции в книги, которые издаёт в собственном издательстве «Пастор Зонд» 1. Сотрудничество Ивана Соколова и Вадима Захарова нашло отражение в книгах «Времена года» (2002) и «Прогулки по липовым аллеям» (1998). Об этих и других совместных проектах с Вадимом Захаровым рассказывает Иван Соколов.
О. Гарбуз:
- Иван Глебович, с чего началось ваше сотрудничество с Вадимом Захаровым?
И. Соколов:
- В 1995 году мы поняли, что оказались на соседних улицах города Кёльна. Наше соседство продолжалось до 2003 года. Восемь лет мы встречались почти каждый день и поняли, что в искусстве мы занимаемся почти тем же самым. Что нас интересует как сделать саму нашу жизнь искусством, как стереть грань между тем, что мы делаем в жизни, будь то прогулка, общение с людьми, друзьями, просто отдых и наша работа, профессия. И вот, началось с того, что мы гуляли, Вадим фотографировал, записывал на диктофон наши беседы, которые потом расшифровывал, издавая книги.
О. Гарбуз:
- Собственно, ваши беседы представлены в первом совместном проекте, в книге «Прогулки по липовым аллеям».
И. Соколов:
- Да, в эту книгу, кроме наших бесед, вошли фотографии и нотный материал. Одна из частей описывает акцию, которая получила название «Убийство пирожного Мадлен».
О. Гарбуз:
- В замысле очевидна отсылка к Марселю Прусту?
И. Соколов:
- К одному из эпизодов книги Пруста «По направлению к Свану»: Сван откусывает пирожное, и вдруг у него возникает целый ряд ассоциаций. Он вспоминает детство, улицу, на которой он не был уже несколько десятилетий… Вопрос, откуда взялись все эти воспоминания, не даёт ему покоя до тех пор, пока он не понимает, что разгадка в том самом куске пирожного. Он вдруг понимает, что этим пирожным его кормила тётя по воскресеньям, когда он приходил из церкви, и что эта вкусовая ассоциация оказалась прочнее памяти. Для Вадима этот эпизод явился символом сосредоточенности на прошлом, которую можно наблюдать у людей, оказавшихся за рубежом. Их жизнь как-бы уходит в прошлое, они живут воспоминаниями, которые являются для них настоящим, а собственно настоящего для них не существует. Вадим решил покончить с этой противоестественной ситуацией, убив пирожное Мадлен из автомата. Убийство было оформлено как художественная акция в музее австрийского города Граца 28 сентября 1997 года2. Полицейский в форме, у которого было специальное разрешение на выстрел из автомата в музее, забирался на крышу, целился и стрелял в пирожное, которое лежало на тарелке в центре зала.
О. Гарбуз:
- Смерти пирожного Мадлен вы даже посвятили «Реквием»!?
И. Соколов:
- Этот Реквием написан по заказу Вадима на тексты Пруста, а также наших друзей – художников, писателей, которые должны были записать свои мысли во время поедания пирожного, на текст Вадима3 и на мой собственный текст4. Реквием написан для рояля, органа и женского голоса. Сочинение длится примерно двадцать пять минут. Премьера состоялась в 1998 году в Берлине во время повторения акции «Убийство пирожного Мадлен». «Реквием» вышел на пятидесяти компакт-дисках, причём все экземпляры уникальны тем, что на каждом записана своя музыкальная пьеса, в которой произносится номер диска.
О. Гарбуз:
- Как строится музыкальная драматургия «Реквиема»?
И. Соколов:
- Согласно сюжетному замыслу Пруста: Сван пьёт чай с пирожным, озаряется воспоминанием, начинает осмыслять эту странную взаимосвязь и наконец понимает истинную причину возникновения ассоциаций. Если мы возьмём «Страсти по Матфею» Баха как образец музыкальной драматургии, то текст Пруста в нашем случае уподобляется речитативу, а арии, которые находятся внутри, представляют тексты Вадима и его друзей. Кроме того, есть инструментальные номера. Кульминация цикла – номер «Ба-бах»: пародия на выстрел. После его исполнения пианист падает, но конце целого цикла, он как-бы оживает и, как и в начале, переходит к органу. Последний номер – это вопрос: возможно, Мадлен ещё живо…
О. Гарбуз:
- Вы повторяли акцию несколько раз – последний в 2003 году. Для вас этот проект имеет автобиографический подтекст?
И. Соколов:
- Я долгое время жил в Кёльне и мне знакомо чувство ностальгии. Представьте: я выхожу на улицу и понимаю, что и облака не те, и язык другой, и лица все не-русские. Чайковский описывает случай в Америке, когда после концерта к нему подошла русская женщина, и он разрыдался. Его поколение жило с чувством укоренённости, и даже мой отец жил с этим чувством. Помню, беседую с приятелем: «Я в Кёльне живу, будешь - заходи». Папа в шоке: «Тебе меня уже не понять. Вот когда-нибудь, твой сын тебе скажет, что на Марсе живёт, будешь – заходи». Когда-то была проблема переехать в другой город, Германия состояла из двадцати государств со своими границами и таможнями. А сейчас мы стали как пыль, перекати-поле, и эта тенденция будет только усиливаться. Что касается чувства ностальгии…. несмотря на него, я не считаю, что пирожное Мадлен нужно убивать – в реальном или метафизическом смысле. Поэтому в «Реквиеме», в отличие от акции, усилена многозначность интерпретации образа Мадлен.
О. Гарбуз:
- Образ Мадлен присутствует и в другом вашем совместном проекте с Вадимом Захаровым.
И. Соколов:
- Этот проект состоялся в ГЦСИ, на бьеннале современных искусств весной 2007 года. В центре зала был выставлен рояль, задрапированный чёрным сукном. На него, с экранов телевизоров, смотрело четыре Будды, которые молча внимали звукам немого рояля. А вокруг, как картины, висели партитуры Мартынова («Ночь в Голиции»), Загния («Метамузыка») и моя – «Реквием на смерть пирожного Мадлен». Эти партитуры висели на стене, и зритель мог, одев наушники, их послушать.
О. Гарбуз:
- Тема ночи, тишины, пустоты часто обыгрываются в картинах бельгийского художника Рене Магритта, к которому вы тоже обращаетесь.
И. Соколов:
- С Рене Магриттом у нас связан проект «Чёрные птицы», который мы с Вадимом проводили в Салониках в мае – сентябре 2007 года, и который нашёл своё отражение в нашей книге «Времена Года». Собственно, имя проекта отсылает к названию одной из картин Рене Магритта, которой Вадим даёт свою интерпретацию в греческом стиле. Во двор византийского музея в Салониках, напоминающий прямоугольный внутренний дворик монастыря, он помещает шестнадцать манекенов в чёрных костюмах. Они выдержаны в стиле персонажей полотен Магрита: такие-же шляпы и портфели. Вместо лиц у них были замаскированные репродукторы, из которых шла хоровая музыка на древнегреческий текст, который назывался «Маргит». Вадим обыгрывает игру слов: «магритт» и «маргит». Этот текст относится к эпосу догомеровской эпохи, до нас дошли одиннадцать обрывочных строк. В них повествуется о неком шуте по имени Маргит, который который не был прославлен ни в земледелии, ни в философии, ни в государственном деле, единственное, что он умел – это сочинять стихи. На этот текст я сочинил шестнадцатиголосный хор, который записал московский ансамбль «Мадригал». Во время проведения акции, провода, ведущие к репродукторам, были замаскированы белым песком: фигуры манекенов располагались как-бы в пустыне: её изображение также является важным элементом творчества Рене Магритта. Наши персонажи стояли на ветру , у них колыхались шарфики, на них садились бабочки, птички, шумы улицы сочетались с хором в византийском стиле, и так продолжалось пять месяцев: музыка включалась раз в час в дни, когда музей был открыт.
О. Гарбуз:
- Чёрная драпировка и немая музыка в проекте для ГЦСИ, безжизненная пустыня и персонажи—манекены в греческом проекте, смерть пирожного Мадлен… каковы философские, концептуальные основания ваших проектов с Вадимом Захаровым?
И. Соколов:
- В 2005 году, в Третьяковской Галерее на Крымском Валу, Вадим организовал большую выставку. В центре зала, который украшала имитация снежного покрова, был установлен экран, на который проецировалось моё изображение: я играл на немом рояле. Люди видели только играющего пианиста, а слышали только стук пальцев по клавишам. Наши проекты отражают общую ситуацию, которую мы наблюдаем в мире современного искусства. Всё развитие культуры ХХ века привело к тому, что каждый замкнулся в своей раковине. В 1970-80-ые годы я долго и напрасно ждал появления фигуры, подобной Бетховену. Позже я понял, что само ожидание - в контексте настоящей ситуации в искусстве - ошибочное чувство. Сегодня разъединение дошло до того, что каждый ощущает себя Бетховеном в своём ноутбуке. Пианист, которого мы наблюдаем на экране, пытается достучаться до слушателя, но не всегда это получается.
- Достоевский в «Братьях Карамазовых» пишет, что «сейчас для достижения рая должен кончиться период всеобщего разъединения». Считаете ли вы, что синтетические проекты представляют собой один из самых плодотворных способов существования в искусстве ХХ – ХХI веков?
И. Соколов:
- Смысл, который я лично вкладываю в синтетические проекты - это идея посмотреть на себя со стороны: этому, кстати, посвящено моё сочинение «Волокос». Совместные проекты у меня есть не только с Вадимом Захаровым, но и с Дитмаром Бонненом, Манфредом Нихаузом, Алексеем Айги, Ираидой Юсуповой, Сергеем Невраевым… Мне всегда был интересен мир других искусств и других музыкальных направлений. Например, Дитмар из альтернативного мира, он ближе к року, а Алексей Айги – минималист. В каждом совместном проекте заложена идея зеркала, попытка стать другим, обмен мыслями, движение вперёд. Для меня, как ни парадоксально это звучит, главный смысл совместных проектов - это путь к совершенствованию проектов индивидуальных. Должен сказать, что я по характеру индивидуалист, в детстве я предпочитал шахматы, а не футбол. Но, в процессе работы над совместными проектами, мы как-бы забываем себя, мы меняемся, движемся и возвращаемся к собственным проектам уже в обновлённом состоянии. Кроме того, от Вадима или от Дитмара исходит очень активная творческая инициатива. Лично я не начал ни один совместный проект, я лишь всегда откликался на предложения, и иногда они получались.
О. Гарбуз:
- В ваших совместных проектах с Вадимом Захаровым чувствуется влияние хэппенингов Джона Кейджа. Сегодня вообще принято говорить о ситуации «тотализма» в искусстве – универсального стиля, который включает в себя все наработанные стили. С одной стороны – можно всё, с другой - всё уже было. Вас, как композитора осознание такой ситуации угнетает или вдохновляет?
И. Соколов:
- Одно время я был без ума от Кейджа… это было как свежий воздух! Сегодня в творчестве возможна беспредельная свобода, широта, и это меня вдохновляет. Подобно Кейджу, я - анархист в искусстве. На что такое анархизм? Это ситуация, когда возможно всё, есть лишь единственный закон – это любовь. О таком анархизме пишет Хлебников, и я позволю себе процитировать его стихотворение полностью:
«Детуся! Если устали глаза быть широкими,
Если согласны на имя «браток»,
Я, синеокий, клянуся
Высоко держать вашей жизни цветок.
Я ведь такой же,
сорвался я с облака,
Много мне зла причиняли
За то что не этот,
Всегда нелюдим,
Везде нелюбим.
Хочешь, мы будем – брат и сестра,
Мы ведь в свободной земле
свободные люди,
Сами законы творим, законов бояться не надо,
И лепим глину поступков.
Знаю, прекрасны вы, цветок голубого,
И мне хорошо и внезапно,
Когда говорите про Сочи
И нежные ширятся очи.
Я, сомневавшийся долго во многом,
Вдруг я поверил на веки,
Что предначертано там,
Тщетно рубить дровосеку!..
Много мы лишних слов избежим,
Просто я буду служить вам обедню,
Как волосатый священник с длинную гривой,
Пить голубые ручьи чистоты
И страшных имён мы не будем бояться».
Это стихотворение – настоящая проповедь анархизма, и оно играет важную роль для понимания всего моего творчества. На самом деле, анархист очень строг: он делает только то, что хочет и никогда то, что не хочет. Это аскет и классик, который стремится к совершенству и кропотливо отбирает средства выразительности, как это делал Бетховен в своих черновых тетрадях, и я стремлюсь идти по этому пути, будь-то в индивидуальных или в совместных проектах.
1. В мире современного искусства Вадим Захаров имеет ответственную и скромную миссию – Пастора. Название издательства «Пастор Зонд» скрывает игру слов (пастор – пастырь – пастух – зонд), и одновременно указывает на одну из творческих задач Вадима Захарова. Он стремится быть «пастухом», осторожно выслеживающим (зондирующим) и собирающим вместе своих рассеянных друзей-художников, подобно овцам в стадо. Журнал «Пастор Зонд», который Вадим выпускает, создаёт дискуссионный форум и своего рода диаспору для рассеявшихся по миру художников со времени перестройки.
2. Комментарий Вадима Захарова из буклета акции: «Один чудовищно уходит из мира, второй его не узнаёт, потому что он уже находится Там. А мы, откусывая от пирожного «мадлен», безнадёжно пытаемся задержаться нулевой точке (но разве можно задержаться хоть на секунду в настоящем?). Лишь Пруст оказался в точке, где открывается вид в обе стороны. Его точка-пирожное в шесть томов застряла в песочных часах посередине, в пересечении макро- и микромира. Пирожное оказалось промежуточной вселенной, сжатой гигантской рукой до игольного ушка. Пруст не искал сбежавшее, утраченное время, он остановил время. Поэтому его роман должен называться не «В поисках утраченного времени», а «Внутри остановленного времени». Проект Убийство пирожного «мадлен» - это тоже попытка остановить время, уйти от его назойливости и ужасающего шума, это желание разбить бесконечность его ассоциаций. Это первая корректура – к названию книги Пруста. Однако нет уверенности, что убийство – метод, выбранный для достижения этих целей, - самый лучший».
3. Текст Вадима Захарова. Пятая часть «Год 1984».
«Год 1984 или 85 или 83. Ночь. Мы с Андрюшей и, кажется, с Костей идём по ночной Евпатории. Пляж. Ночное купание (у меня без всякого удовольствия). Постепенно исчезает горизонт и я оказываюсь в кромешной тьме. Единственное, что ещё напоминает о мире, - спокойный храп Андрюши, доносящийся с берега. Это спасение. И сейчас, слыша его, успокаиваюсь и закрываю глаза. И вот я уже на Афоне, в крошечной келье. Нечеловеческий храп Володи Наумца и пение сумасшедшего в длинном голубом коридоре»
4. Текст Ивана Соколова. Седьмая часть «Конец. Всё».
«Конец. Всё. Скоко получиться. Скок. Лошадиный. Коний. Кони. Кони. Гони. Агония. Я. Что есть я? Что есть? Я ел «Мадлен». А слева нанести – след жирного большого пальца. Ещё один. Какой-то будто-б ритм вдруг появился. О!... Сколько этих жирных следов. Что писать? Что всплывает? Всплывает «что». «Ч.» «Т.» «О.» Человек – товарищ – отец. На улице смеются. Тихо. Вадим шелестит чем-то на балконе. Суббота. Тишина. Шаги. Вот кто-то чем-то хлопнул. Наверное дверью. Музыку завёл. Что-то типа шлягера. Сороки трещат. Довольно тихо. Шелестит листва деревьев. Я пишу, пишу, пишу. Поток течёт. Что делать?»
Страницы
:
1
|
