|
|
Культорология
РАННЕЕ ТВОРЧЕСТВО ДЖАВАДА МИРДЖАВАДОВА
Автор: Гюльнара ХАЛЫКОВА Город
: Baku Страна : Azerbaijan
Страницы
:
1
::
2
Джавад Мирджавадов, несомненно, представляет собой одну из самых ярких фигур в современной азербайджанской живописи. Более того, в аннотации к его персональной выставке в Музее народов Востока в Москве, в 1989 году, этот художник был назван основоположником современной азербайджанской живописи. И в этом есть большая доля правды. Не будет преувеличением сказать, что основное ядро художников-«семидесятников», чье творчество составило лицо школы азербайджанской живописи последней четверти ХХ века, - это друзья, ученики, единомышленники, сподвижники Джавада.
Джавад Мирджавадов родился 19 января 1923 года в Баку, в семье предпринимателя. В 1941-1949 годах он учился в Азербайджанском Художественном Училище. Однако, система обучения, принятая в те годы в художественных институтах, не только не дала никакого удовлетворения молодому одаренному художнику, но, фактически, отторгнула его как некое инородное тело. Краеугольный камень художественного образования в Советском Союзе – социалистический реализм - Джавад не мог принять в самой своей основе. Художник по призванию, он категорически не принимал искусство как средство идеологической пропаганды.
Определенно, художниками рождаются. Позднее, в конце жизни, в своем
автобиографическом очерке Дж.Мирджавадов напишет: «Быть художником – не профессия. Это – призвание. Это – предначертанное…» Еще в годы учебы в училище, ему попалась на глаза репродукция одной из работ Сезанна. С тех пор он стал убежденным «сезаннистом». По окончании учебы, в 1949 году, он уезжает в Ленинград, твердо задавшись целью увидеть произведения Сезанна в собрании Эрмитажа. Параллельно молодой художник часто оставался в Москве, где намеренно познакомился с одним из крупнейших советских художников, в молодости – последовательным «сезаннистом», основоположником художественного объединения «Бубновый валет» Петром Петровичем Кончаловским.
Кажется, что целеустремленность и одержимость Джавада открывали все двери перед ним. Молодой, никому неизвестный азербайджанский художник стал близким другом семье Кончаловских. Он неоднократно навещал Петра Петровича в его доме в Абрамцево, вел с ним длительные беседы об искусстве. Как-то он поделился с ним своей мечтой увидеть Сезанна в Эрмитаже. Кончаловский засмеялся, сказав, что это – пустая затея. Как известно, в те годы творчество импрессионистов и постимпрессионистов было запрещено в Советском Союзе, так как рассматривалось как типичное проявление «мещанской буржуазной идеологии».
Настырный азербайджанец едет в Ленинград и добивается того, что его допускают к любой коллекции в Государственном Эрмитаже, которая его интересовала. Он устраивается чернорабочим в Эрмитаж. По воспоминаниям самого художника, его называли там «сумасшедшим» и, понимая, что все равно не отступится, разрешали ему беспрепятственно находиться в запасниках крупнейшего художественного музея Советского Союза. Можно сказать, что именно эта – реальная, живая – практика, когда художник мог свободно изучать, копировать, прорабатывать подлинники Эль Греко, Рембрандта, и самое главное – запрещенных Сезанна и Ван Гога, стала настоящими «университетами» для Джавада.
Другим сильнейшим впечатлением для Д.Мирджавадова во время его жизни в Ленинграде стало его знакомство с коллекцией Музея антропологии и этнографии им.Петра Великого. Здесь он мог вплотную изучить традиционное искусство народов Африки, Океании, Индонезии, Ближнего Востока. Особенно интересовало художника племенное искусство, связанное с шаманскими обрядами. Возможно, потому, что сам он ощущал внутри себя некую демоническую силу. Именно эта сила позволяла ему не только выживать, но и всегда, в самые трудные минуты жизни ощущать себя на высоте, победителем.
Джавад любил вспоминать, как в детстве, когда ему едва исполнился год, его отец решил проверить, насколько его сын храним судьбой. Положив ребенка на край колодца и отойдя на приличное расстояние, он как бы заклинал, крича издалека: «Это мой сын. Он никогда не упадет». Не тот ли пафос звучит и в словах самого художника в написанном им Манифесте: «В полифонии гротеска и нежности, чудовищности и лучезарья я разворачиваю фантасмагорию бытия, где звучат контрапункты Добра и Зла. …Я заливаю потоком красок Вселенную, плачу и восторгаюсь, слушая какофонию своих детищ. Перенасыщая краски и образы, перегружаю Пространство, громоздя картину за картиной – ставлю Гору на Гору. Возрождаю дух Титанов». (1)
В Ленинграде художник прожил до 1954 года. Вернувшись в Баку, он поселяется на запущенной даче своих знакомых в Бузовнах, где в уединении, полностью отдавшись своим творческим экспериментам, он провел около десяти лет (с 1955 по 1966 годы).
«Красок явно не хватало. В ход шли песок, смола, железные сети, кирпичи, терпкий запах Каспия, неисчерпаемая энергия солнца. Шла какая-то колоссальная по своей целенаправленности «акция», единственным зрителем которой оставался сам автор… Казалось, он ощущал себя равным богу и потому был вправе созидать «новую планету». Двухметровые щиты, представляющие собой организованный в абстрактные композиции сплав «первоэлементов мироздания» - материализация той дерзновенной идеи».(24)
Большую роль в формировании нового мышления художника сыграло его знакомство с наскальными рисунками Гобыстана. Он был один из первых азербайджанских художников, который попал в то место. Потрясенный, он затем неоднократно приезжал туда, приводя своих друзей разделить его восторг. При этом, в Гобыстане его привлекали не только и не столько наскальные изображения, сколько сам дух, мощь, которая исходила от этих скал, как будто развороченных разъяренными гигантами. «В моих работах я пытался передать дух тех скал, вулканов, контуры гор, их монументальные формы и динамику… Я был счастлив!» (2)
В своих опытах художник использовал металл, камни, песок, битум, смолу, цемент… Иными словами, материалы, совершенно не традиционные для изобразительного искусства. Произведения, которые были рождены в результате этих экспериментов, представляли собой объекты потрясающей силы воздействия. И трудно даже вообразить, каким путем пошло бы современное азербайджанское искусство, если бы тогда, в середине 1950-х, когда соцреализм начинал принимать настолько одиозные формы, что сама система, его породившая, стала отказываться от него, если бы эти монументальные композиции (трудно точно определить их жанр или форму) были бы публично показаны художественной общественности.
Увы, лишь немногие, те, кого художник изредка допускал в свое отшельническое существование, имели счастье видеть эти «модели мироздания». По требованию хозяина дачи, художник должен был уничтожить всю эту «антисоветчину». Художник закопал своих «гигантов» в песок в потаенном месте в Бузовнах, отметив на карте место их «захоронения», в душе надеясь когда-нибудь их возвратить в свою жизнь. Однако, карта была потеряна, а место – забыто.
В 1966 году художник возвращается в город, к людям, но этот факт не означал, что он примирился со всеми условностями и законами, по которым жило в те годы социалистическое общество. И первое и самое неоспоримое свидетельство тому – произведения Джавада Мирджавадова, созданные в тот период.
Характерно, что самая ранняя из сохранившихся живописных работ художника датируется 1967 годом. Это – «Хищники». Перед нами – изображение барана, опрокинутого навзничь с повязанными ногами, а рядом – некие существа, не-человеки, с оскаленными широкими улыбками и мешкообразными туловищами… Аллегорический подход художника к изображению общества, его окружавшего, очевиден. Данная работа – не единственная в творчестве художника на ту же самую тему. Сохранилось несколько композиций, содержащих аналогичный мотив.
Иными словами, из своего уединения в людское общество художник вернулся с четким, твердо сформировавшимся отношением, которое он так и не изменил до конца своей жизни. Это произошло, вероятно, потому, что данное общество так и не дало художнику повод изменить свое мнение о нем. Все последующие произведения, созданные Джавадом Мирджавадовым на протяжении его жизни, свидетельствуют о крайне ожесточенном отношении художника к обществу, в котором ему пришлось жить. «Советская система был палачом моего искусства», - сказал как-то художник.
Несомненно: момент возвращения Джавада из Бузовнов в Баку знаменует новый этап его творчества. Но, прежде чем рассматривать произведения, созданные в данный период и позже, было бы интересно остановиться на том немногочисленном изобразительном материале, который сохранился от раннего – то есть Бузовнинского – этапа творчества художника.
В основном это – графические произведения, но поражает мощь, энергетика, наконец, масштаб, присущие этим работам. Некоторые из них выполнены тушью, некоторые – карандашом или гуашью, но бросается в глаза одна черта, общая для всех этих работ: черно-белая тональность, за небольшим исключением. Создается впечатление, что художник, активно занимавшийся в те годы скульптурой, в качестве своей главной художественной задачи поставил объемно-пластическое решение образов.
Очевидно, что каждое средство выразительности – линия, цвет, фактура, объемность или плоскостность – имеет свою силу воздействия. Работа Джавада с цветом прежде всего поражает зрителя – будь то критик или любитель искусства. Да и сам художник неоднократно утверждал, что именно цвет имеет для него доминирующее значение. «Цвет – квинтэссенция моих этико-эстетических представлений, основа которых - Свет». (3)
1.Из Декларации художника //Джавад Мирджавадов.Живопись.Каталог выставки.- М., 1988.
2.Джавад Мирджавадов. Живопись: Каталог. Баку, 1987.
3.Из Декларации художника...
Страницы
:
1
::
2
|
