Человеку присуща потребность ощущать себя частью более широкого множества и воспринимать такую принадлежность как ценность. Именно эта потребность получила в науках об обществе название идентификации. Она задана человеку антропогенетически: он всегда - неповторимый индивид, личность, но реализовать и отстаивать свою индивидуальность он может только в языке, общем у него с тысячами и миллионами членов этнического или национально-государственного коллектива, в особенностях своего личного поведения на фоне культурных и практических навыков, веками складывавшихся в рамках этого коллектива, в труде и праве, реализуемых в жизни того же коллектива. Другими словами:
идентификация возникает по объективным условиям как факт социально-исторический, но существует как таковая в виде субъективного переживания личностью своей социальности, т.е. как факт культурно-антропологический.
идентификация всегда существует в форме не до конца разрешенного противоречия, поскольку потребность в ее решении задана природой человека и общества, следовательно, такое решение должно быть найдено, но последовательно и надежно найдено быть не может, ибо противоречие человека и рода по природе своей к тождеству несводимо
имманентность этого противоречия человеку и человечеству делает поиск идентификации вечно присутствующим и вечно актуальным фоном общественного и исторического бытия.
I.
Идентификация и ее свойства
Сегодня между полюсами означенной проблемы – проблемы противоречивого единства личности и общественного целого, обнаруживается растущее напряжение. Оно грозит нарушить генетически заданное и постоянно искомое равновесие, и потому состояние идентификации все яснее предстает в виде ключевой проблемы культуры вообще, завершающейся культурной эпохи в частности. Это ставит нас перед необходимостью проанализировать ее современное состояние и его истоки в истории, а для этого предварительно договориться об общих структурных свойствах, присущих идентификации как таковой.
Макро- и микро-. Первое свойство идентификации состоит в том, что в общественно-исторической реальности идентификация всегда предстает в макро- и микро-формах. В первом случае человек осознает себя частью такого широкого и исторически устойчивого объединения как племя, народ, нация, государство. В идентификации себя с таким множеством преобладает чувство с ним солидарности и перед ним ответственности, приобщения через него к высоким сферам духовного и исторического бытия, ощущение его возвышенной надбытовой природы, и удовлетворение этих чувств служит стимулом самой идентификации и источником положительной эмоции, ею вызванной. Микро-идентификация в данном случае имеет дело с теми же широкими категориями - народом, страной, родиной, с их историей, но воспринятыми лирически и внутренне, так что, в отличие от макро-идентификации, переживание их всегда остается в принципе и в основе своей интимным, задушевным, повседневно пережитым, экзистенциально личным.
Два примера в пояснение сказанного. В некогда широко известном английском фильме, озаглавленном в российском прокате «Леди Гамильтон», есть вертолетная съемка английской эскадры, широко раскинувшейся на море перед началом Трафальгарской битвы. На палубах кораблей - шеренги матросов, следящих за сигналами с мачты флагманского судна и читающих про себя, шевеля губами, слова знаменитого приказа Нельсона: "Англия надеется, что каждый выполнит свой долг". Камера медленно и внимательно ощупывает простые, типично английские лица. Кадр излучает уверенность, что трафальгарская панорама, приказ Нельсона, судовые команды, готовые к решающему бою английской истории, откликнутся в сознании зрителя и заставят его пережить (или представить себе) острое чувство принадлежности к национально-историческому целому и слияния с ним, пережить его в варианте макро-идентификации.
Один современный писатель, тоже английский, тоже думая об Англии, выразил то же в принципе чувство, но выразил совсем по-другому нежели трафальгарские матросы: "я представляю себе праздник Евхаристии в тихой церкви где-нибудь в Норфолке. Средневековые витражи скупо и с выбором пропускают лучи солнца, расцвечивая их, а через открытую дверь, пока ты стоишь перед диптихом Уилтона, доносится шум полевых работ". (P. Cormack. Heritage in Danger. 2d ed., Quartet, 1978 p. 10).
Переживание это знакомо людям любой страны (по крайней мере европейской).. Вот Фет и Россия. -
Люблю я приют ваш печальный
И вечер деревни глухой
И за лесом благовест дальний
И кровлю, и крест золотой.
Люблю непримятого луга
К окну подступающий пар
И тихого, тесного круга
Не раз долитой самовар...
Или то же чувство, выраженное предельно прямо, доступно каждому, так что слова, в которые оно облечено, стали народной песней:
Слышу песню жаворóнка,
Вижу нивы и поля. -
Это русская сторонка,
Это родина моя.
А вот тоже народная песня, только не русская, а литовская, в Литве ведомая каждому с детства:
Где вьется Шяшупе, где Неман струится,
Там наша отчизна, родная Литва.
Кругом мужички по-литовски гутарят
И песня Бируте по селам слышна.
