Предлагаемые Вашему вниманию интервью быди записаны в дни IX Международного фестиваля современной музыки «Ильхом-ХХ» для программы «РадиоАрт» (канал «Ёшлар», Телерадиокомпания Узбекистана). На протяжении последних пяти лет, начиная с января месяца, вместе с инициатором проведения фестиваля – композитором Дмитрием Янов-Яновским, мы осуществляем «долгосрочный анонс фестиваля» - еженедельно знакомим слушателей с творчеством участников грядущего апрельского форума (отметим, что диапазон вещания канала охватывает территорию всей страны и пограничных районов соседних государств). В дни фестиваля многие из тех, о ком мы рассказывали, выступают и в качестве участников программы. Так, в рубрике «Гость студии» побывали Карине Георгиан и Элизабет Вилсон (обе – ученицы М.Ростроповича, Великобритания), Сауулюс Сондецкис (дирижёр, Литва), композиторы Поль Мефано и Жером Комбье (Франция),
Толиб Шахиди (Таджикистан) и Александр Щетинский (Украина) и другие.
Небольшой формат «РадиоАрт» (50 минут в неделю в эфире информационно-развлекательного канала) не позволяет целиком представить те интервью, которые были записаны в Государственной Консерватории Узбекистана до и после репетиций. Однако личности музыкантов столь интересны, что авторы программы решили транскрибировать записи и представить их на страницах печатных изданий. С одной из таких подборок предстоит ознакомиться и читателям «Мусиги Дуньясы».
Элизабет Хойнацка: Новое может нравиться или не нравиться, главное – его нужно знать!
Интервью с Элизабет Хойнацка (Франция)
Нигора Хасанова: Вас часто сравнивают с величайшими виртуозами прошлого – Паганини, Листом, а кто из этих исполнителей Вам наиболее близок?
Элизабет Хойнацка: Это критики меня сравнивают… если им нравится. Считаю, что, если то, что мы пропагандируем, то, что мы предлагаем находит отклик у публики, находит своих слушателей – это очень хорошо, это здорово!
Н.Х.: В своё время Ванда Ландовска считала, что её миссия заключается в том, чтобы привлечь интерес самой широкой общественности к старинной музыке и старинным инструментам. Как для себя Вы формулируете суть Вашей исполнительской деятельности, Вашей творческой миссии?
Э.Х.: Прежде всего поговорим о Ванде Ландовской, потому что для меня большая честь, когда меня сравнивают с ней, когда произносят рядом наши имена. Ванда Ландовска была основой для всех клавесинистов (современных – Н.Х.), и её заслуга заключается в том, что в тот момент, когда в ходу была романтическая музыка, она сумела привлечь интерес публики именно к клавесину, к старинным инструментам. У неё был класс, в котором она готовила клавесинистов, и я являюсь ученицей её ученицы…
Н.Х.: То есть, Вы являетесь «внучкой»?
Э.Х.(смеётся): Можно и так сказать. Она занималась тем, что возродила клавесин для музыки, написанной специально для клавесина. Она была первой, кто попросил композиторов-современников – Мануэля де Фалью, Франсиса Пуленка, чтобы они написали произведения специально для клавесина. Что удивительно, что ни Фалья, ни Пуленк – они не были знакомы с этим инструментом, они его не знали (в общем-то, и сейчас происходит то же самое – многие не знают о клавесине, потому что это особенный инструмент). Благодаря Ландовской, её знакомые композиторы узнали клавесин, были им очарованы и поэтому писали специально для него. Почему он такой особенный? Все композиторы знают, что такое фортепиано, рояль, но не все знают клавесин. Ни один другой инструмент, кроме клавесина, не знал забвения в течение почти двух столетий. Почему он был забыт? В конце 18 века началась эпоха романтизма, появилось фортепиано, и клавесин был забыт. Ванда Ландовска сочла необходимым возродить клавесин как музыкальный инструмент, и в этом состоит её огромная заслуга. Когда я училась в Париже, мне предложили сыграть пьесу с камерным оркестром - это была пьеса для клавесина. Я сказала: «Я не умею, я не знаю этот инструмент». Мне ответили: «Ты научишься». Так началась новая жизнь на службе авангардной музыки и старинного инструмента. Меня всегда интересовало всё, что новое появлось – в архитектуре, литературе, живописи и т.д. – во всех искусствах. И это совершенно естественно, и в то же время удивительно было, что я вошла в этот мир современного искусства через большую широко распахнутую дверь – ибо мне повезло встретиться с самыми крупными композиторами второй половины ХХ века.
Н.Х.: Кто из них произвёл на Вас наибольшее впечатление, оказал значительное влияние на дальнейшую исполнительскую деятельность?
Э.Х.: Все композиторы, с кем я встречалась, - Лигети, Ксенакис, Донатони, Хальффте, Охана... Что интересно, что каждый из этих композиторов открывал для себя этот инструмент по-новому. И каждый из них позволил мне, как исполнителю, открыть что-то новое в клавесине - в техническом, исполнительском, музыкальном планах.
Н.Х.: А Вы сами не пытались писать музыку для клавесина?
Э.Х.: Нет, нет, нет, нет… Интересно, что некоторые композиторы пишут специально для того или иного исполнителя, и тем самым дают ему роль сотворца.
Н.Х.: Успешное концертное исполнение музыки невозможно без присутствия ещё одного сотворца – слушателя. Каким Вы представляете себе идеального слушателя, когда выходите на сцену?
Э.Х.: Думаю, что композитор, сочиняя музыку, никогда не должен думать о публике, если он будет писать только для публики – это будет плохой результат. А исполнитель, когда исполняет произведение, несёт двойную ответственность – и перед композитором, и перед публикой. Если речь идёт о сочинении Моцарта или Бетховена, музыкант знает, что как бы он не сыграл – хорошо или не очень, он не принесёт им боли. В то время как исполнитель современной музыки является единственным посланником новой музыки, и у композитора нет никого другого, чтобы донести её до слушателя. Исполнитель, я говорю о себе, должен до публики донести не только то, что хотел композитор, но и ещё он сам должен прочувствовать эту музыку и привнести что-то своё. Если музыкант не понимает всей ценности, всего значения новой музыки, он не сможет донести её до слушателя.
Н.Х.: Одна из статей Ландовской называется «Понимаем ли мы сегодня старинную музыку?». Думаю, что в наши дни этот вопрос можно переформулировать так – «Понимаем ли мы сегодня современную музыку?». Вы говорите об ответственности исполнителя перед композитором и слушателем. Задумывались ли Вы над тем, что для многих современных слушателей современная музыка недоступна, недоступна для понимания, восприятия, не говоря уже о любви к ней…
Э.Х.: Эта проблема существует для публики – сложность восприятия современной музыки. Поэтому я не называю её «современной музыкой», просто говорю – сегодняшняя музыка (смеётся). Потому что в какой-то определённый момент, и это нормально, музыка стала слишком трудной, слишком новой по отношению к привычке слушать, привычкам уха. Сегодня, как и в любой другой период существует музыка интересная и менее интересная. Просто вес предыдущих веков развития музыки ещё слишком сильно влияет на слушателей, осложняя восприятие новой музыки. Эта музыка современная, но её всё равно по-разному писали в 50-е, 60-е, 70-е годы. В моих двух ташкентских концертах прозвучала музыка 70-х, 80-х, 2000-го годов, и сразу была заметна разница. К тому же есть разные центры интересов композиторов. Есть композиторы более интеллектуальные, другие – менее, потому что каждый из них пережил то, что он пишет, и именно в этом заключается фантастический интерес. И второе – интересна встреча самого композитора с таким удивительным инструментом, каким является современный клавесин. Сразу видно – каким образом композитор смог найти выразительные возможности этого необыкновенного инструмента.
Н.Х.: Существует мнение, что самые значительные произведения были написаны в 19 веке, что современная музыка теряет своё сакральное значение...
Э.Х.: Я так не думаю. Музыка и сегодня может быть такой же чувствительной, сильной, мистической. Просто она выражена другим способом, другими образами, она выражена так называемой «современной чувствительностью». Ванда Ландовска говорит о том, что современной музыке не хватает мелодичности, потому что она современная. Да, понятие восприятия – оно изменилось, но мы всё равно чувствительны к этой музыке, получаем удовлетворение для тела и для души, просто оно выражается по-другому. Когда вы услышите пьесы на основе фантастической энергетики, ритмики, вы почувствуете сильное физическое ощущение. Когда я слушаю или играю афро-американские ритмы, или рок, или болгарские резкие ритмы, публика всё равно воспринимает эти произведения, но по-другому, конечно не так, как менуэт или гавот. Современная лирика - она тоже выражается современными способами. Моя роль заключается в том, чтобы передать всё, что и как я чувствую, но – на «службе мыслей» композитора. Это не важно как публика это воспримет – «понимаю - не понимаю». Важно, чтобы то человеческое существо, которое находится в зале, почувствовало что-то внутри себя от этой музыки. Может быть, что-то его будет раздражать, даже разозлит. Есть более доступные произведения, есть менее, проникнутые агрессивной энергией, порой даже грубые. Но в этой агрессивности есть сила. И эта сила, эта энергия – почти трагическая. Поэтому я говорю, что сегодняшняя музыка чрезвычайно богата. Она больше, чем что-либо, отличается в своём выражении. И главное, в чем заключается роль современных музыкантов – это сказать публике «Не бойтесь!». Нужно быть любопытным к различным вещам…
Н.Х.: То есть быть готовым к новому во всех его проявлениях?
Э.Х.: Да, это может нравиться или не нравиться, но главное – это нужно знать.
Н.Х.: Ваши новые впечатления - вне музыкальные…
Э.Х.: Не помню что-то совсем новое, может быть английский художник Бэкон… недавно я вновь открыла для себя американский балет Николаюса. В литературе, пожалуй, ничего не могу назвать, я уже совсем не читаю романы, у меня просто нет времени, но я интересуюсь лингвистикой – это очень интересная область, история языков, их эволюция. Я очень люблю учить языки – говорю по-французски, по-итальянски, по-английски, немного по-русски.
Н.Х.: Любой гений, по сути, - это патология, ибо он является отклонением от нормы. Но в то же время в истории цивилизации трудно переоценить значение таких «патологий». Кто для Вас является олицетворением «истинного музыканта», оказавшего значительное влияние на современников и современность?
Э.Х.: Иегуди Менухин. Когда я говорю «прекрасный музыкант», это означает не только технические, виртуозные способности и возможности, не только его интеллект, гениальную музыкальную одарённость и всемирную известность. Существует ещё и человеческий аспект – он интересовался всеми людьми, всем миром. Он интересовался и всей музыкой, любой музыкой. Это был человек большой терпимости, лояльности, плюс ко всему он имел интерес ко всем формам музыкального выражения. Для него не существовало какого-то высшего искусства – только Бах, а всё остальное – не интересно. Для него всё было искусство, он испытывал огромное уважение к другим культурам, к другим традициям. Меня восхищает его чрезвычайный гуманизм, который выходил из его человеческого существа, по отношению к другим. Менухин был очень общественным человеком - он создал стипендию, школу. Также он интересовался политикой, потому что считал, что музыканту необходимо знать, что происходит в мире.
Н.Х.: Менухин создал свою школу, Ванда Ландовска – свою, планируете ли Вы создать нечто подобное?
Э.Х.: Уже в течение нескольких лет у меня есть класс – очень хорошие ученики. Это «Моцартеум», который мы организовали в Зальцбурге, Австрия, в родном городе Моцарта.
Перевод с французского Ларисы Чугуновой
Материал подготовлен при содействии Посольства Франции в Узбекистане и
Швейцарского Бюро по сотрудничеству
