|
|
Портреты
АВАНГАРДИЗМ И ЕГО СПЕЦИФИКА В РОССИИ
Автор: В.Г.Тарнопольский - А.А.Амрахова Город
: Moscow Страна : Russia
Страницы
:
1
::
2
::
3
А.А.: Я разговаривала с А.Раскатовым. Трезвый взгляд человека, который поварился в том соку. Там нравятся и пользуются вселенской популярностью вещи, к авангардизму никакого отношения не имеющие. Например, китайский композитор…
ВТ.: Тандун?
А.А.: Да. Это такой ужас
В.Т.: Причём это талантливый человек. Но теперь это абсолютно коммерческий композитор с огромнейшими миллионными проектами. Вместе с тем, я читал острую критику на его творчество в Германии ещё как минимум лет 10 назад, по-моему, это были «Musik-Тexte» - журнал, где один критик написал: «С этого момента Тандун как композитор для меня просто не существует».
Понимаете, в Нью-Йорке, в Метрополитен им гораздо выгоднее поставить китайского композитора – любого, почему? Там огромная китайская община, она обязательно придёт. Они руководствуются коммерческим интересом. Потом это просто экзотично и потому развлекательно.
А.А.: Это экзотично-неэкзотично, не становится ли как в добрые советские времена стилевым признаком, призванным, с одной стороны, идентифицировать явление, с другой стороны – привлечь внимание. И «национальное» начинает как-то по-другому восприниматься – не так как атавизм советской системы. (Если вспомнить тех же авангардистов второй волны, во главе с их идейным руководителем – Т.Адорно, которые напрочь отрицали возможность «национального» в современной музыке). Произошёл какой-то амбивалентный переворот нормы и аномалии.
В.Т.: У европейцев сложная ситуация. Скажем, в Германии лет десять назад любой артист обиделся бы, если бы вы ему сказали «настоящий немецкий композитор». Особенно – немецкий. Причина, конечно, в их историческом прошлом. У нас история не менее трагична, но всё-таки другая. Я знаю директора одного немецкого издательства, встречался с ним в Германии в 90-х. Показательный эпизод: он спрашивает: «Ну, в какой ресторан мы пойдём?» Я говорю: «Коль мы в Германии – тогда в немецкий». На что услышал в ответ: «Мы не в Германии, мы, в первую очередь, в Европе». Естественно, мы пошли в итальянский ресторан. На этом уровне решение проблемы «национального и интернационального» - налицо. Но на уровне чего-то более глубокого и серьёзного – нет. Они попали в жуткое противоречие. Когда каждый немецкий педагог в обязательном порядке скажет вам такую вещь: «Я стараюсь своих студентов стимулировать работать с национальным элементом свой культуры». Это он вам обязательно скажет. Но если вы его спросите, каково его личное отношение к национальному - ответа не услышите.
А.А.: Да, я где-то читала, что понятие культуры изобретено двумя народами, испытывавшими так или иначе исторический комплекс неполноценности – немцами и русскими.
В.Т.: В России эту тему вообще лучше не трогать, с нашим национализмом – это вообще больная тема. Получается, что либо на неё закрывают глаза как в Европе – попробуй там слово об этническом сказать, либо как в России – тут тоже закрывают глаза, но по принципу «Не буди лихо, пока оно тихо!» На самом деле проблема очень большая.
Этнически я не русский. Но по своему образу жизни и мыслей, воспитанию и образованию принадлежу русской культуре. Профессиональная школа тоже мощный фактор. Я часто привожу такой пример: корейские или китайские студенты, которые учатся в Париже – пишут музыку по-французски, те, кто учится в Германии – по-немецки. В России они воспринимают русскую традицию. Конечно, они используют свою национальную мелодику, но абсолютно в той манере, как это делал Балакирев с русскими народными песнями.
Мой брат живёт в Германии. Он замечательно устроен, у него всё в порядке, он востребован: может работать столько, сколько захочет. Хочет – меньше, хочет – больше. У него есть дом, какие-то друзья, но он говорит: ты знаешь, всё равно какое-то не то ощущение «почвы», «дома». Наверное, потому, что всё-таки я иностранец. Я его спрашиваю:
– А что, ты чувствуешь дискриминацию, языковый барьер?
– Да нет вроде.
И я ему сказал одну фразу, с которой он через год согласился. Дело в том, что немцы точно так же не чувствуют себя дома. В нашей полупатриархальной стране «дом» – это ещё тот самый дом, который был когда-то главным центром всей жизни. В Германии сам жизненный уклад провоцирует тебя на то, чтобы ты находился и чувствовал себя постоянно в каком-то передвижении. Например, если ты закончил консерваторию – тебя там никогда не оставят работать. Они регулярно меняют место жительства, а разные германские земли, Берлин или Мюнхен – это, по сути, как разные страны.
То же самое – в Америке: если ты блестяще закончил Бостонский университет, первое, что ты должен сделать – уехать в другое место. Они, как пчелы цветок, перекрестно «опыляют» свои университеты. Там, где ты получил звание доцента, ты никогда не получишь звание профессора. Ты должен ехать в другой университет и заново выстраивать свою карьеру. Это вызвано заботой об избежании коррупции. Чтобы не было как у нас: у тебя хорошие отношения с начальством – ты стал профессором, плохие – ты не стал профессором.
Люди на Западе должны перемещаться – так устроена их жизнь. У них нет такого особого «родного» места. У нас же наоборот - население малоподвижно, ментальность другая: квартира, прописка, нет мобильного производства и экономики. У нас бабушки и внуки живут в одной квартире. В этом, конечно, есть какие-то плюсы. Я знаю некоторых немцев, у которых мама где-то в хосписе или доме престарелых, прекрасно устроена. Он ей раз в год на Рождество звонит и раз в год её навещает.
У нас другие сложности. Тут – все вместе, и всё хорошо и одновременно плохо. Мы позволяем залезать себе в душу, и сами залезаем в душу другим, наверное, в этом есть много такого тяжёлого, но в этом есть и другое… Я не хочу ничего хвалить, ничего ругать, хочу подчеркнуть, что это абсолютно другой тип взаимоотношений между людьми. Он имеет свои плюсы и минусы.
Законы западной пенсионной системы тоже четки и однозначны и не имеют исключений. Если тебе 65 лет– тут же отправляют на пенсию. Авторитетов нет. Так поступили с Мессианом, с Лигети, с Лахенманом, а они всё-таки могли бы, наверное, чему-то научить молодых. У нас же сложилась традиция работать «до последнего».
Не могу сказать, что немцы особенно привязаны к своей родине. Недавно у нас в газете прочитал: кто-то сказал о родине в третьем лице – эта страна. Это резко осуждалось - так нельзя. В Европе же всё время говорят «эта страна», «здесь».Там нет традиции отождествлять себя с местом своего рождения. Многие голландцы мечтают на пенсии жить в Испании, многие немцы стремятся уехать в Латинскую Америку, в Африку. Они, может быть, немного тяготятся своей историей.
А.А.: А может, той структурированностью, в которой пребывают?
В.Т.: Может быть. В Германии ты в порядке, если находишься в системе, которая почти всеобъемлюща. Социальная, медицинская – всё-всё-всё. Но если ты – не дай Бог! – выпал из системы, если у тебя нетипичное заболевание, если у тебя не так вывихнут палец, или если у тебя какие-то чуть-чуть другие устремления по сравнению с установленным порядком– тебе конец. Всё, что не вписывается в систему, вопреки всем нашим расхожим суждениям, не имеет права на существование вообще. Никакого! Ты не сможешь разрешить свою проблему. Это очень странно.
И не всегда такая система работает лучшим образом. Я могу привести такой пример: в 90-е годы в Америку отсюда уехало очень много музыкантов - композиторов, музыковедов. Очень многие из эмигрантов, включая тех, кому я помогал писать их дипломные работы, сейчас работают в университетах. Не нашли себе работу два человека: Леонид Грабовский и Николай Корндорф. Комментарии, думаю, излишни.
Страницы
:
1
::
2
::
3
|
