|
|
Диалоги о культуре
ТАРНОПОЛЬСКИЙ В.Г. СОВРЕМЕННОСТЬ И ПРОСТРАНСТВО ТРАДИЦИИ.
Автор: (Интервью, данное А.А.Амраховой.) Город
: Moscow Страна : Russia
Страницы
:
1
::
2
::
3
::
4
::
5
АА: Интересно, после первой беседы у меня осталось феерическое ощущение от той положительной энергетики, что от Вас исходит. И это не только полётность мысли и свобода в общении. Сами факты биографии говорят о многом: первые величины исполняли Ваши чуть ли не детские произведения, создалось впечатление, что и музыку Вы пишете по-моцартовски легко. У меня, как у человека «из другого лагеря» (не могу назвать себя неудачницей, но всего, что хотела, я добивалась, по меньшей мере, с десятой попытки), невольно возник вопрос: на самом деле так всё легко давалось? Сегодня Вы открылись совершенно с другой стороны. А было ли что-то такое, о чём бы Вы не хотели вспоминать?
ВТ: Было очень много такого, о чём бы не хотелось вспоминать. Но у меня есть одно очень хорошее свойство: плохая память. Что говорить о сложностях? Они у всех были - это нормально. Мне отнюдь не всё так легко даётся, как это может казаться. Например, приступить к созданию какого-то сочинения – для меня это довольно мучительный акт. Я не так много пишу – одно сочинение в год, поэтому эта лёгкость – кажущаяся. Я не могу сказать о себе, подобно Хлестакову, что «у меня легкость в мыслях – необыкновенная». Просто приступая к осуществлению нескольких планов, объединяющих разные роды деятельности, я надеюсь, что пока я делаю с d е, мой мозг автоматически работает с a.
Я завидую тем временам, когда художник был универсальным деятелем. Леонардо – кто он больше: учёный, писатель, художник, изобретатель? Или Гёте – поэт, учёный, министр культуры… В принципе, это нормально, ненормально, когда лишь сидишь и соединяешь звуки. Я страшно завидую подобной многопараметровости личностей прошлого. Сегодня этого не увидишь. И удручающая суть не в том, что все даётся и делается в меру таланта, а в том, что даже невозможна такая установка. Наверное, тогда сама культура требовала некоей универсальности, широкого взгляда на жизнь, потрясающего владения своим мастерством. Я завидую такому типу личностей. Это то, что называется полноценной жизнью.
АА: Но Вы так и не сказали о своих проблемах, кроме боязни чистого листа… Может, вспомните что-нибудь?
ВТ: Одна из проблем заключалась в том, что мне очень повезло – мои произведения исполняли многие выдающиеся музыканты. Я не шучу и не кокетничаю, и не хочу быть неблагодарным, попытаюсь объяснить, в чём дело. В моём развитии, к сожалению, не сыграло положительной роли то, что меня еще в юности начал исполнять Г.Рождественский (сами можете представить - особенно тогда - в 80-е годы – весь такой олимпиец, абсолютный небожитель). Он мне заказал несколько сочинений, что было для меня огромной честью, и я старательно что-то делал. Вот эта работа на заказ и по чужой идее привела к неутешительному результату: я почти не развивался. Мне нужно было как-то…
АА: …в стол писать, но своё…
ВТ: Да. А я ничего не искал. В какой-то момент я довольствовался тем, что есть.
АА: Но с другой стороны, появилась «раскрученность» имени …
ВТ: «Раскрученность» ничего не стоит! Сочинения того периода я почти не исполняю сегодня. На каком-то этапе я сделал для себя вывод, что для меня лучше иметь дело с обычными музыкантами высокого уровня, но не с «великими», только тогда возможна настоящая работа. Поэтому можно сказать, что, как композитор, я начался в 33 года. В это время если композитор не сложился, то уже, как говорится, - до свидания.
АА: Почему так поздно?
ВТ: То, что я написал до этого – не в счёт.
АА: 33 года, это значит: 50-33=27. Это же какой год у нас получается? Где- то начало 80-х?
ВТ: Когда я первый раз выехал заграницу. Меня пригласили в Польшу на семинар молодых композиторов.
АА: Но Вы уже закончили консерваторию?
ВТ: Да, закончил замечательно.
АА: ...и Вы считаете, что это всё – мимо?
ВТ: Абсолютно. По многим причинам. Во-первых, требования консерваторской программы очень сильно мешали. Конечно же, вина во мне: надо было сопротивляться. Мне казалось, что я сопротивлялся. Но то, что я делал, не всегда было искренним, всё-таки, эта двойная жизнь не проходит даром. Может быть, время было такое. Конец 70-х годов, начало –80-х.
АА: Это то, что в статьях о Вас определяют как «культурологическая музыка»?
ВТ: Да. Мне сегодня это не интересно, но, наверное, было важно как период становления и сыграло какую-то роль в плане формирования личности. Представьте, приехал парень из Днепропетровска, промышленного города, безграмотный абсолютно. Москвичи получали азы образования в «мерзляковке», а я приехал почти диким. Очень важным, но по-разному было общение с Э.В.Денисовым, Ю.Н.Холоповым и Н.Н.Сидельниковым. Конечно, я и саморазвивался. Я много читал в консерватории, поглощал как губка всё. Я читал вообще почти всё, что выходило. Может быть, на каком-то этапе избыточные знания подавляют, ведь говорят же, что поэзия должна быть чуточку глупа.
С тех пор культурная ситуация радикально изменилась: две разные страны, две разные цивилизации. То, что началось с середины 90-х годов, можно назвать эпохой перемен. Я счастлив, что вообще как-то себя нашёл в тот период, когда это сделать было практически невозможно. Особенно трудно пришлось тому поколению, которому сегодня больше 30 и меньше 50. Целое поколение композиторов пропало. Наша культура понесла в этот период колоссальные потери, не знаю, восстановимы ли они.
АА: Вот не ожидала встретить тут такой пессимизм...
ВТ: Есть две вещи, которые скрепляют страну: внешне – это экономика, а внутренне – это культура. Прежней культуры уже нет, впечатление такое, что варварский капитализм оказался для культуры еще более губительным, чем социализм. Впрочем, цивилизации рождаются и умирают… Какое отношение имеют нынешние греки к грекам времен античности? Тоже никакого. Какое отношение имеют нынешние россияне к тем, кто творил в 20-е годы? Я имею в виду, например, русский архитектурный конструктивизм. До сих пор самые выдающиеся архитектуры мира вдохновляется теми идеями. А у нас?... Да ни их, ни их здания никто и не помнит! Странно, в России так любят детей, так много о них думают, так заботятся. И так мало реального делают для этого поколения…
АА: Не хотелось бы на такой «минорной ноте», как говорят наши спортивные комментаторы, заканчивать интервью. Ведь, несмотря на разрушительную энергию ХХ столетия, именно в ХХ веке пришло осознание наших античных корней, кажется, Г.Гадамер сказал: «Все мы вышли из Рима, и ещё раньше – из Греции».
ВТ: И еще – многие знания мы получили из арабских переводов. У меня надежда на то, что какие-то наши «культурные ДНК» где-то прорастут и дадут новую жизнь. В этом котле хоть что-то останется.
АА: Интересно, о плохом – Вы забываете…
ВТ: Стараюсь…
АА: Общий взгляд на состояние культуры достаточно пессимистичный, и, тем не менее, Вы весь бурлите энергией, за многое берётесь и многое осуществляете.
ВТ: Это философия стоиков. Я должен делать своё дело, а там будь что будет.
Ну а во что верить?
АА: Я думала, что в светлые идеалы поверываете.
ВТ: Я скажу нечто такое, что, боюсь, не отвечает требованиям сегодняшней политкорректности. В последнее время я прихожу к выводу, что на протяжении всей истории существовали какие-то группы людей, которые сумели в эпохи разгула невежества сохранить и передать самые важные знания. Это могли быть жрецы в древности, служители церкви в средневековье, масоны, просветители в Новое время, узники лагерей в Советскую эпоху – неважно как их называть, это были носители подлинной культуры. Я надеюсь, что интеллектуальная элита существует и у нас! Как человек, всю жизнь исповедующий демократию и либерализм, отдаю себе отчёт, что употребил сейчас слова, на которые сегодня на Западе – табу. Пойдите, скажите где-нибудь слово «элита» – вам скажут, что вы антидемократ! Но такая элита на сегодня – это единственный носитель и хранитель культуры. Нельзя, подобно насекомому, забывать накопленное богатство знаний. Историзм – это то, что отличает культурного человека от бескультурного. Но я имею в виду историзм опять же не лужковского плана. Здесь пролегает очень тонкая грань между псевдоисторической установкой на «мавзолеизацию» и мумификацию прошлого и реальным, «естественным» и историзмом, понимаемым как непрерывное движение.
Сейчас у меня абсолютное ощущение, что как композитор я живу в катакомбах - все мои премьеры прошли на Западе, мои главные сочинения в России не исполнялись, да и нет коллективов, готовых их исполнить. Как педагог и руководитель Центра современной музыки я вижу смысл своей деятельности в том, чтобы сохранить и передать то немногое, что я знаю и умею. Я хотел бы как-то уберечь свои катакомбы от «тлетворного влияния» попсы извне. Искусство должно в этой ситуации где-то захорониться в тени. Я свою (скажу высоким словом) «миссию» вижу в том, чтобы этот огонёк культурного знания не угас. В каком-то смысле все мы, композиторы, наследники Перотина, нам досталась эта великая, но сегодня никому не нужная традиция, и нужно об этом не только помнить, но сделать всё, чтобы этот тлеющий огонёк передать в будущее. Ведь наверняка настанут времена, когда где-нибудь искусство выйдет из катакомб.
Страницы
:
1
::
2
::
3
::
4
::
5
|
