|
|
Диалоги о культуре
ЭПИСТОЛЯРНЫЙ ДИАЛОГ С ШАРИФОМ ШУКУРОВЫМ
Автор: Анна АМРАХОВА Город
: Баку Страна : Азербайджан
Страницы
:
1
::
2
::
3
::
4
::
5
::
6
::
7
::
8
ШМ: Нет, это в основном религиеведы, люди - как М. Элиаде - мыслящие предельно широко.
Эти труды во многом изменили мою, условно говоря, научную позицию. Ведь работая над «Шах-наме» я понял, что мало знать текст, мне хотелось знать и понимать больше текста, больше Фирдоуси.
АА: По-моему, подобную же установку овладения искусством перевода давал один из Шлегелей: «Чтобы понять какого-либо автора, надо сначала быть умнее, чем он, затем быть столь же умным и, наконец, таким же глупым как он. Недостаточно понимать подлинный смысл путаного произведения лучше, чем понимал его автор. Нужно также конструировать самоё путанность».
ШМ: Я думаю, что дело даже не в уме. Ведь ум - это понятие растяжимое и относительное. Дело в увлечении. Оглядываясь назад, вспоминаю, что я постоянно был увлечён чем-то. Какие-то из этих научных увлечённостей не нашли отражения - ушли, но они остались со мной - «ушли» от публикаций, но кто его знает, что и когда из человека исторгнется.
Шлегель прав в том, что ученый должен быть заведомо настроен на повторение пути автора, но в своем исполнении. Копирование ни к чему не приведет. Важно, положим, почему Одиссей называет себя «Никто», когда циклоп спрашивает о его имени. Мы должны понять ту логику, согласно которой Одиссей назвал себя именно так, и то, почему циклопа удовлетворил этот ответ. Надо уметь выбираться из лабиринта Минотавра, ведь его построил Дедал, следовательно, другой человек в состоянии отгадать его «путанности».
АА: Даже в Вашей ранней книге («Искусство средневекового Ирана»), подчёркивается мысль о том, что в этом искусстве существовал зазор между «означаемым» и «означающим» - пустота (ла-макан), т.е. пространство, лишённое зрительных и звуковых образов. Что сегодня для Вас лично заменило понятие знака? Ведь существуют ситуации, когда перед человеком приоткрывается завеса незнания на его пути к Истине…
ШМ: Что касается знаковости, которая приоткрывает мне смысл мира, в котором я нахожусь или могу оказаться, то это - вещь. Я еще раз повторю: для меня вещь больше, чем знак. Меня интересует значение пластики самой вещи, независимой от того, что стоит за вещью, каков окажется ее пресловутый смысл. Значение пластики вещи может заметно отличаться от логоцентричного смысла. Именно так я рассматривал идею американского небоскреба. Меня интересует не истина и не конкретный смысл, а нечто, рожденное на пересечении трансцендентного и имманентного планов вещи.
АА: Не идея?
ШМ: Нет, вещь, которая тут же обрастает разного рода концептами, идеями. Ла-макан - это уже не вещь, но еще и не вещь. Я думаю, что нельзя полагаться на то, что стоит за вещью. Нельзя допустить, чтобы то, стоящее за вещью, трансгрессировало и заменило собой саму вещь. Ла-макан - это, то, где вещь дана как таковая, вне своей формы и своего первичного или далекого смысла. Понятие «ла-макан» меня увлекает своей апофазисом, ибо я понимаю искусство Ислама как апофатичное в свой основе, в отличие от христианского искусства. Апофатика учит понимать вещь как таковую. Важно понять саму вещь, а не то, что стоит за ней. Такой технике видения вещи следует обучаться, разом этому никогда не научишься без учителя. Кстати, суфии придавали фигуре учителя-шайха нередко даже трансцентный характер. Суфиев учили шайхи, а не книги, аналогичная ситуация протекает и в науке.
Но вот какой поворот: учителем в какой-то момент твоей подготовки может стать вещь. Я учусь предвидеть вещь, не видя ее, знать о ее существовании. Однажды мне удалось в рукописном Отделе одной библиотеки в Питере обнаружить то, о чем я знал до обнаружения этой вещи. Именно поэтому я много времени в своей жизни провёл в музеях, в книгохранилищах, - учёный должен быть Мастером дела. Мои книги - это уже рефлексия на то, что я знаю. А то, что я знаю - скрыто, этого никто не видит. Но основная моя задача - знать вещь.
Я приведу такой пример из Курта Воннегута. В одном из его произведений описывается бомбёжка Дрездена. Герой повествования скрывается от фашистов, его прячет антиквар в своём подвале, где полно вещей. За месяцы, который этому человеку пришлось провести в этом убежище, он научился на ощупь отличать сунскую бронзу от танской - и т.д. Он стал вещевиком, но не стал историком искусства. Знать вещь не достаточно, надо её понимать. Уметь понимать вещь - моя задача. Более того - необходимо сдружиться с вещью, ведь настоящему другу ты не позволишь нечто навязать. У одного персидского поэта есть такие слова: «Эй дуст, мийани ма «эй дуст» намигунджад» (О друг, между нами слова «о друг» не вмещаются). Породнившись с вещью, исследователь не сможет навязывать ей свои взгляды.
АА: Для меня большим откровением в Ваших работах стала мысль о том, что культура Ислама апеллирует к слуху, а не зрению. В западноевропейской философской традиции принято считать (во всяком случае, после Л.Витгенштейна), что человеческое мышление связано со зрительным рядом. Сам процесс отнесения предмета к классу явлений - таксономический акт - в какой-то мере сросся с визуальной информацией. Одно дело определить предмет, который стоит перед нами на столе как нечто с трубкой красного цвета, и совсем другое - назвать этот предмет телефоном. Таким образом, именуя предмет (относя его к классу) мы выносим о нём суждение. Не могли бы Вы чуть-чуть поподробнее остановиться на связи «вещи» и её именования в Вашей концепции?
Страницы
:
1
::
2
::
3
::
4
::
5
::
6
::
7
::
8
|
