|
|
Диалоги о культуре
Михаил Александрович Сапонов. О ЛУЧШЕЙ ФОРМЕ ГЛОБАЛИЗМА
Автор: (Интервью вела А.А.Амрахова) Город
: Moscow Страна : Russia
Страницы
:
1
::
2
::
3
А.А.: В Вашем выступлении на конференции на меня очень большое впечатление произвёл тезис о том, что настоящее музыковедение должно заниматься не сбором фактов, а историософией. Вы не могли бы расшифровать для наших читателей – что это такое?
М.С.: Если говорить попросту, схематично, историософия связана с изучением богословия, изучением религии, наиболее характерной для данной культуры. Историософия ориентируется на богословское наследие, связанное с толкованием божественной предначертанности культуры. Я не говорю о том, чтобы с помощью Священного Писания или Корана объяснять все подробности истории музыки, но без этих великих книг современная историография и современная музыкально-теоретическая мысль обойтись не могут. Должен быть естественный контакт. В советские времена нас приучали к опоре на предписанные нам философские основы. Но почему только философские — только светские, — а не связанные с мистическим мышлением, с богословскими учениями? Всё дано нам Богом как целое. Во второй половине XIX века и в ХХ веке гуманитарная наука достаточно презрительно относилась к религии, мистике, вообще к озарениям, нерациональному мышлению. Сейчас некая обратная реакция. Приведу лишь один пример. Музыкальный факультет в Лейпцигском университете возглавляет замечательный учёный, это профессор Хельмут Лоос. Он устраивает конференции, посвящённые связи музыкальной жизни и духовной музыки с верой, с религией. Его интересует музыка XIX века в аспекте потребностей религиозной жизни. Этому посвящены организуемые им международные конференции. Всё, что в этом плане связано со Средневековьем, Возрождением, изучается основательно, а в изысканиях музыковедов о культуре XIX века на первом плане «революционные» романтические движения. То, что у Шумана и Листа, например, было много духовной, церковной музыки, — ранее не акцентировалось, даже умалчивалось. Я думал, это только у нас в связи с советским безбожием, но не тут-то было: «там у них», на Западе – то же самое. Хельмут Лоос мне говорил: «Даже, например, если захочешь узнать, кто из композиторов был католиком, а кто протестантом, берёшь энциклопедию, а там о вероисповедании не сказано ни слова». «Бетховен был глубоко верующим католиком, — продолжает Лоос, — поэтому далеко не случайно из католического Бонна он приехал не в Берлин – один из центров культурной жизни, а в католическую Вену – в Австрию». И этот вероисповедный культурный слой, тянет за собой шлейф очень многого в духовной жизни. Сейчас иная ситуация: глобализм наступает. Мы пришли к такой ситуации, когда говорят, что на Западе церковь без Бога, и, например, в некоторых скандинавских странах церкви пустуют.
АА.: Я недавно узнала, что и в Чехии тоже.
М.С.: Государство в этих странах вынуждено поддерживать религию, потому что есть силы, которые осознанно подталкивают её к упадку. В этом плане во многом пример нужно брать с исламских стран. Я не беру крайние проявления, но, допустим, в таком светском государстве, как Турция, — должная доля религии в повседневной и духовной жизни создаёт более человечные условия для развития культуры. А это массовое тривиальное безбожие в Европе — оно им ещё аукнется, покажет свои страшные стороны.
А.А.: Возвращаясь к проблеме историософии. Я прочитала такое определение: если философия истории требует максимального абстрагирования от личности познающего, то историософия требует переживания истории как своей личной духовной судьбы. Не является ли эта установка или стремление к этой установке каким-то методологическим маяком для историка музыки?
М.С.: Именно маяком. Это момент личностный, человеческий, связанный с личной мистикой, личной верой и общинной религиозной ипостасью — ведь это прямой адресат высокого музыкального искусства, «художественной музыки», как говорил Юрий Николаевич Холопов.
АА.: Когда Вы открыли для себя этот путь, на кого Вы ориентировались, на чьи труды?
М.С.: Это выдающиеся историки — Николай Яковлевич Данилевский, Константин Николаевич Леонтьев, философ Иван Александрович Ильин, современный историк-энциклопедист Олег Платонов, религиозный историк Лев Александрович Тихомиров и его знаменитая книга «Монархическая государственность». Он был интереснейшей личностью, начинал как народоволец. Спасаясь от преследования императорской службы безопасности, он вынужден был уехать в Европу в конце XIX века, и когда он увидел порядки в Европе, то пришёл в такой ужас, что стал монархистом. Я вообще не знаю, как его не уничтожили после 1917 года, он скончался в 1923 году (служил где-то в Подмосковье бухгалтером в средней школе, то есть, затерялся и благодаря этому избежал репрессий). И во многом он повлиял на Наталью Алексеевну Нарочницкую. Она глубоко вдумчивый, оригинальный историк, смело объединят методы исторической науки с мыслительными посылами историософии и богословия. Но это труды по общей философии истории.
А.А.: Существует точка зрения, что мышление восточного человека отличается от мышления западного. Имеется ввиду не наличие (или отсутствие) каких-то концептов, а иные принципы смыслополагания. Музыковед, которой занимается историей иной культуры, должен ведь присматриваться и к этой стороне дела?
М.С.: Непременно. Нужно вникать и в культуру, и в менталитет, иначе можно упустить столько тонкостей. Это объясняет очень многое – даже в интонационной сфере. В Московскую консерваторию дважды в год приезжает профессор парижского университета (правда, сейчас он на пенсии) Егор Данилович Резников. Начало его семинарам было положено в 1989 году. Он приучает нас по-иному слушать европейские раннехристианские песнопения, приучает петь в том естественном чистом строе, в котором люди пели в первом тысячелетии - IV, V, VI веках, в строе, не связанном с искусственной европейской равномерной темперацией. Для того чтобы самому овладеть этой манерой, Резникову пришлось на долгое время отключить все средства вещания: радио, телевидение, чтобы не слышать никакой европейской музыки. Он ездил по всему миру: был в Индии, Китае, слушал суфиев, был в Латинской Америке… Он находил нечто общее в устных высоких культурах, в манерах вокализирования, в положении гортани, потому что, — несмотря на разницу национальных традиций, языковые привычки, фонизм, — есть нечто общее в манере звукоизвлечения во всех устных культурах. И он это общее пытался отнести к ранним манерам монодического пения в Европе: тут и древнерусская музыка, и музыка периода григорианики, раннехристианские традиции пения. Я считаю, что ему в значительной мере это удалось.
С другой стороны, могу привести и такой факт: в Каире был какой-то конгресс, на котором и египетские или иранские учёные говорили о том, что они приняли систему четвертитоновую (используют её в пении), и что это очень удобно. Моё мнение таково: в микроинтервалике европейской старой (до Нового времени) были клавиатуры по 20-30-40- и даже 60 клавиш в одной октаве, но у них никогда не было чевертитоновой системы. Точно также как в традиционных старых школах пения на Ближнем Востоке. Это слишком европейская, математическая система. В тех строях, в которых пели люди первого тысячелетия, своя микроинтервалика, природная. Понятие четвертитона не было в традиционных ближневосточных культурах, И моя коллега в консерватории Виолетта Николаевна Юнусова признала: действительно, очень многие музыканты на Востоке приняли четвертитоновость, хотя это явление чисто европейское, навязанное извне.
А.А.: Как раз-таки петь, допустим, мугам, используя четвертитоновость, – профанация, ведь без системы интонирования — невозможно достоверно даже сымитировать мугамную импровизацию.
Михаил Александрович, можно ли в свете всего вышесказанного трактовать Вашу позицию как антиглобалистскую?
М.С.: Безусловно. По-моему, только об этом я и говорил. На чём построено всё христианство? На силе любви, которая превыше всего. Только любовь (а значит и терпимость, интерес к другим культурам, взаимное любопытство) может преобразовать и спасти человечество. И вот во имя этой любви католиками снаряжались крестовые походы, войска, которые уничтожали целые города, убивали миллионы людей на Востоке – зачем? Или сжигали женщин, которых заподозрили якобы в колдовстве. И вот во второй половине ХХ века один из римских Пап вынес эдикт о том, что католическая церковь приносит извинения перед тысячами женщин.
Отмечу, что в православии не было такого массового сжигания на кострах. Православие никогда не насаждалось войной. Могу привести пример. Я преподавал в музыкальной академии в Хорватии, в Истре. В 1991 и 1992 году там были страшные войны между разными республиками бывшей Югославии. Одна из жительниц рассказывала: конечно, была диктатура Тито, но люди жили естественно: когда была Пасха у католиков и православных – собирались все, приходили мусульмане, когда Курбан-байрам — к мусульманам приходили христиане, праздновали все вместе. В 1991 году распалась Югославия, и все принялись убивать друг друга. Идея глобализма, однополярного мира – это далеко не всегда единение душ. А сохранение национальных культур, национальной самобытности — это вовсе не отчуждение и не вражда, — наоборот. Когда люди заботятся о национальной самобытности, это значит, что они лучше понимают национальную идентичность другой культуры, другой ментальности и религии. Как ни странно, в России лучшими знатоками национальных особенностей западноевропейских стран в XIX веке были славянофилы. Они не были националистами-фундаменталистами. Они приветствовали национальную самобытность как идею вообще и во всех странах. Не надо пугаться роста национального самосознания, потому что оно не ведёт к розни, к вражде, — наоборот, в конечном счёте это путь к расцвету всех национальных культур.
Страницы
:
1
::
2
::
3
|
