|
|
Диалоги о культуре
«И КНАЙФЕЛЬ, ПАРАДОКСОВ ДРУГ…»
Автор: Интервью, данное Анне Амраховой Город
: Moscow Страна : Russia
Страницы
:
1
::
2
назвал юбилейный вечер композитора 10 лет назад Андрей Петров:
произведения в несколько часов и в несколько секунд,
аудитория - несколько тысяч, один человек, десятки миллионов,
новые освоения пространств звука и света,
новый опыт и инструментарий нескольких веков,
путешествия публики в интерьерах и пленэрах,
Православное,
Конфессиональное,
Экуменизм,
Фолк,
Этно,
Джаз,
Рок,
Диско,
Авангард,
музыка Кино и Радио,
музыка Детей,
музыка Храмов,
Реклама автогиганта,
музыка Инсталляций,
музыка Телевидения
и музыка Филармоний,
Хэппининг,
Балет,
Драма и Цирк,
Опера,
Балаган,
Театр грядущего…1
Не менее парадоксальной получилась и наша беседа. Она проходила на двух уровнях – в разных квартирах, на разных этажах. В кабинете он был величественным, официально-одухотворённым, на кухоньке, этажом выше, где мы пили чай – доброжелательным, по-дружески словоохотливым.
Для того, чтобы беседовать с таким человеком, пришлось прочитать гору литературы. Интервью поэтому носит расширенный характер: некоторым вопросам предшествует смысловая подоплёка из того, что когда-то было написано или сказано. Вопросы эти ключевые, нам хотелось узнать – не изменились ли взгляды композитора за прошедшее время.
А.А.: Александр Аронович, как давно Вы были в Москве2?
А.К.: Никак у меня с Москвой отношения не складываются. В 17 лет я попал в этот город и два с половиной года прожил в нём. Для петербуржца это какой-то типологический феномен: я плохо себя чувствовал от того, что иду по улице, а параллельная улица не идёт так же, как эта, вихляет. Но, конечно, дело не только в этом.
А.А.: Вы в Москве только два года проучились в консерватории, и уже там начали композицию проходить?
А.К.: Хотел. Меня не допустили. Я просто был виолончелистом, учеником Ростроповича. А он всё хотел из меня лауреата сделать.
А.А.: Значит, композицию Вы проходили уже в Питере?
А.К.: Я и здесь её не проходил. Но я вам расскажу по порядку. Мой друг, с которым мы с детства выросли – Гена Банщиков – мы вместе в Московскую консерваторию поступили - он в класс Сергея Артемьевича Баласаняна. И я решил показать маститому профессору кое-что из написанного.
Очень интеллигентный он был человек, поэтому выразился достаточно корректно: «Шурочка, дорогой, я Вас очень ценю как музыканта, как человека. Понимаете, музыка бывает разная: бывает хорошая, бывает плохая, бывает – очень хорошая, бывает – очень плохая. Всякая бывает. Вы только правильно меня поймите – в Вашем случае – нечего оценивать. Нет предмета оценки».
А.А.: И как Вы потом поступили?
А.К.: С несказанным облегчением я понял, что теперь имею полное право вернуться домой. И здесь меня приняли в консерваторию сразу на третий курс.
А.А.: Именно на кафедру композиции? Несмотря на то, что первые 2 года в Москве вы учились на виолончелиста?
А.К.: Именно так, а дальше мне повезло ещё больше. В то время среди мэтров композицию преподавали Вадим Николаевич Салманов и Борис Александрович Арапов. Салманов был близким другом нашей семьи. Мои родители делали всё возможное, чтобы меня не приняли ни на какую композицию (они вообще были в шоке – это же надо понимать – я ушёл из класса Ростроповича).
А.А.: Но вы же говорили, что руку переиграли.
А.К.: Переиграл – да, но это неважно. Это уже другая история. После экзамена Салманов «утешал» моих родителей: «Я ничего не мог сделать, взяли прямиком на третий курс – всё!» (это впечатляло по контрасту с Москвой). А потом выяснилось, что класс Салманова переполнен, и меня зачислили в класс Арапова. Мне же было всё равно - пусть будет Арапов. А он оказался совершенно изумительным человеком. Все мои сочинения впервые слышал только на экзамене. Причём был настолько по-детски непосредственен, что, не скрывая, тянулся к партитуре, а его увещевали: «Борис Александрович, ну что Вы, как будто не слышали этого». Вот и вся моя консерваторская эпопея.
А.А.: Значит то, что вы от Ростроповича ушли – из-за тяги к сочинительству? То, что с рукой случилось – это было внешним поводом?
А.К.: Внешним поводом, конечно. Но всё-таки, даже по современным исполнительским меркам, – это не слабо: он мне на освоение всего концерта Дворжака дал три дня. А это значит технически выучить и всю партитуру запомнить. Ведь целая симфония в общем-то.
А.А.: А сам он чувство вины не испытывал, что так получилось?
А.К.: Он мне писал письма. Сохранилось замечательное интервью: «Я всё время хотел проникнуть за эту стену, но Шура меня не пускал». У нас было паритетное существование. Это был человек, который сыграл в моей жизни неоценимую роль как немыслимого уровня музыкант. Ставил планку такой высоты, что при всей несопоставимости, она мне внутренне была в самую пору. Я чувствовал: это моё.
У нас долго не было никаких контактов: я вернулся в Петербург, вскоре его стали преследовать, и он вынужден был покинуть страну. До него доходили слухи, что в моём кабинете висит его портрет. Ему казалось, что я расплачусь за это чуть ли не Соловками. Потом я остро почувствовал, что должен написать любовное «послание» ему, но не как дирижёру (он к тому времени в основном дирижировал), а как виолончелисту. Так возник замысел «Восьмой главы» для храма, 4-х хоров и виолончели3.
Я понимал, что в жизни Славы почти невозможно отрепетировать час с лишним подобной музыки – просто нет такого времени. Мы встречались накануне премьеры в Филадельфии, но я чувствовал: всё сведётся к реальным полутора часам, когда он будет в этом гигантском храме4, там всё и произойдёт. Так всё и произошло.
А.А.: А были вообще репетиции?
А.К.: Были замечательные репетиции с хорами. Но появился он первый раз с Галей и был как-то скован. Она же при всех митинговала: «Вы два идиота! Что это?! Без кульминаций! Американцы вас изничтожат!» А кончилось всё триумфом.
Когда мы записывали «Пятидесятый псалом» – он на целых три дня выпал из круговерти. В австрийских Альпах, на высоте 1500 метров. Никакой связи с внешним миром, только вдвоём, где-то внизу облака, да барашки с колокольчиками бродили…
А.А.: Какие ещё сочинения Вы написали для Ростроповича?
А.К.: Для него писал весь мир. Но вещи, которые мы делали, – все по своему уникальны. «В истории виолончельной музыки нет сочинения, хотя бы по продолжительности подобного этому, не говоря уже о составе» (это о «Восьмой главе»). «Пятидесятый псалом» - 25 минут одноголосной исповеди, где слова только интонируются, но не слышны. «Блаженства» – приношение алтарю его жизни: начинает у рояля, продолжает аккомпанементом певцам, затем оркестр, хор. И завершает пением виолончели (в начале с хором, в конце – соло). Един в трёх ипостасях.
На Всемирном конгрессе виолончелистов Слава возглавил хор из двухсот виолончелей - «Молитва Святому Духу – Утешителю». А за два месяца до завершения его земного пути возник «Владыко дней моих». Дивная великопостная молитва святого Ефрема Сирина, к которой обращается Пушкин в одном из своих последних стихотворений: «Отцы пустынники и жёны непорочны…». Я думаю, в пограничном мире эта молитва и это стихотворение звучат совсем неведомо.
А.А.: Но он был ещё в сознании?
А.К.: Он был в сознании, постоянно слушал музыку, свои записи Шуберта с Бриттеном. Это было в Москве. Чудесная Лариса Чиркова, хранительница его дворца и всего архива в Петербурге, отдала ему эту партитуру… Конечно, я осиротел. На земле сейчас нет человека столь близкого и столь могучего, столь личностного для меня. Они, конечно, есть, но я с ними не знаком.
1. Александр Кнайфель - автор свыше 100 композиций во всех областях музыкального творчества. Среди его сочинений почти не встречаются традиционно устоявшиеся жанры. В 1992 г. во Франкфурте на Майне состоялся первый монографический фестиваль композитора. 1993-1994 гг. он провел в Берлине, первым из российских музыкантов удостоенный международной премии DAAD (Немецкой академической службы обменов). В жизнь Александра Кнайфеля навсегда вошли самобытнейшие мастера российского искусства - поэт Сергей Вакуленко (1939-1997), театральный режиссер Борис Понизовский (1930-1994) и живописец Евгений Михнов-Войтенко (1932-1988).
Среди друзей композитора - дирижеры Аркадий Штейнлухт, Андрес Мустонен, пианист Олег Малов, виолончелисты Иван Монигетти, Элизабет Вильсон, Сергей Ролдугин, Борис Пергаменщиков, Патрик и Томас Деменга, ударники Марк Пекарский и Мирча Арделеану, исполнитель джазовой и старинной музыки Геннадий Гольштейн, композиторы Валентин Сильвестров, Арво Пярт, Гия Канчели, Эдисон Денисов, Тигран Мансурян, София Губайдулина.
(Источник: www.ceo.spb.ru Автор: Екатерина Блажкова)
2. Подоплёка вопроса: в течение последних 20 лет музыка петербургского мастера с большим успехом звучит на самых престижных фестивалях Европы и Америки (но не в Москве! – А.А.), вызывая огромный интерес музыкальной критики. Об этом свидетельствуют многочисленные премьеры его композиций: Сквозь радугу невольных слёз, трио певицы и виолончелиста (1988, Лондон), Свете Тихий, Песнь Пресвятой Богородицы (1991, Цюрих), Жанна, passione 56-ти и subbassi Ника (72 фрагмента) (1992, Франкфурт на Майне), Еще раз к гипотезе, (в диалоге с Бахом), второй гимн солистов (1992, Амстердам), glossolalia tredicim Лестница Иакова, (1992, Париж), сanticum canticorum храма хоров и виолончели Восьмая глава (1995, Вашингтон), Облечённая в солнце, солистке солистов (1997, Маастрихт), Блаженства (Мстиславу Ростроповичу – виолончелисту, пианисту, дирижеру) (1998, Берлин), Снежинка на паутинке (пространств виолончели) (1998, Кёльн), Lux aeterna псалмопевцев (1998, Манчестер), Алиса в Стране Чудес, 24 картинки с антрактом (сказки Льюиса Кэрролла) в театре играющих, поющих, танцующих (2001, Амстердам), Сие дитя (2001, Локкенхаус), балаган О попе и о работнике его Балде (2005, Штуттгарт), Е.Ф. и три визитки поэта (2009, Дублин), Бридж (поликлавир и три оркестра), танцы восхождения (2011, Амстердам), Спица Буяна, репортаж (2011, Базель). Н.Колико. Древо жизни в гимне ДА (1980) Александра Кнайфеля.
3. Текст последней главы библейской «Песни песней Соломона». В звучании этого произведения огромная роль принадлежит акустике храма, в котором оно исполняется – А.А.
4. Вашингтонский Национальный Собор.
Страницы
:
1
::
2
|
