Начальная страница журнала
 
Архив

 

Диалоги о культуре


ТАРНОПОЛЬСКИЙ В.Г. СОВРЕМЕННОСТЬ И ПРОСТРАНСТВО ТРАДИЦИИ.

Автор: (Интервью, данное А.А.Амраховой.)                  Город : Moscow  Страна : Russia
Страницы : 1   :: 2   :: 3   :: 4   :: 5

К композитору В.Тарнопольскому я попала сразу после юбилейного концерта (автору исполнилось 50 лет), поэтому большинство моих вопросов было задано по поводу прозвучавших на концерте сочинений и по поводу мыслей, с которыми композитор пришёл к своему 50-летию.

        Беседа первая. Пространство традиции.

        АА: Владимир Григорьевич, из программки концерта мы узнали, что в 91 году перед Вами стоял вопрос: «Что делать?» Этот вопрос был даже озвучен в одном из Ваших сочинений – в трио "Отзвуки ушедшего дня". Нашли ли Вы сегодня на него ответ?

       ВТ: Глядя из 2005 года в 91-й, мне кажется, что тогда я нашёл для себя что-то новое. Надеюсь, эти находки соответствовали духу времени. Во всяком случае «Кассандра» для меня является очень важным сочинением. Даже удивляюсь: как я его написал? Ведь я тогда практически ничего не знал – ни из современной музыки, ни из новых техник.

       Но сейчас я чувствую, что находки того времени, пожалуй, слишком многое мне подсказывают. Ведь эксплуатация прежних наработок превращает всякое бывшее открытие в приём, а это очень опасный момент.

        АА.: Любой стиль, формализуясь, превращается в метод...

        ВТ: Где эта грань между живым стилем и академической «технологией» творчества? В музыке Шёнберга, например, я больше всего люблю как раз период свободной атональности, додекафонный период мне менее интересен - там всё ясно. Мне кажется, в некоторых поздних сочинениях Шенберг несколько теряет свежесть ощущения нового материала и непосредственность ощущения времени. Одно дело – процесс творческого созидания самого языка, это - вулкан и извержение лавины, другое дело - собирание остывающих камней.

        АА: Из той же программки к концерту мы узнали, что Вы, вопреки устоявшемуся представлению, композитор традиционный. Как Вы сами относитесь к этому эпитету? Ведь сегодня музыка прошла через отрицание всего - и композиционных форм, и жанровых прототипов... От чего Вы никогда не откажетесь?

        ВТ: Взгляд на форму как на выхолощенное А-В-А, т.е. как на крупноблочную конструкцию, ныне, с моей точки зрения, абсолютно не актуален. Впрочем, такой взгляд всегда существовал только в учебниках. У Моцарта, Шуберта, Мусоргского или Дебюсси формы живут совсем по-другому: они не строятся как наши дома, они прорастают, как растения, или структурируются как кристаллы. Так что отказ от условных классицистских форм - уже своего рода традиция. Жанровые ассоциации для меня сегодня тоже требуют особой мотивировки. Это все равно, что, скажем, выйти на улицу в кафтане или ливрее. А всевозможные трансформации жанра – от импрессионистских до гротескных - тоже кажутся уже исчерпанными.

       Язык искусства –как природные ресурсы – бесценный, но быстро исчерпываемый материал. Именно этим обусловлен так называемый «прогресс» в искусстве. Язык сам по себе живет очень недолго, он быстро теряет актуальность и должен постоянно обновляться. Но написанные на этом языке Великие Тексты – живут вечно! Причем не за счет повествования «интересной истории», вообще, сюжетные истории – это прерогатива прикладных жанров и поп-культуры. Великие произведения разных эпох объединяет понимание сущности того, что есть искусство. От гомеровской Одиссеи до джойсовского Улисса под искусством понимается искусность выполнения, «умная чувственность», рафинированная игра с условностями. Это и есть традиция.

       Конечно, можно сбросить фигурки с шахматной доски и сказать: а теперь давайте играть в другую игру. (Что сегодня происходит со станковой живописью, например). Но искусство, по-моему, заключается как раз в том, чтобы продолжать играть партию именно теми фигурами, которые даны. Музыкальные инструменты – это наша звуковая антропология, мне интересней работать с ними, а не с электроникой, скажем. Человеческая Культура тем и отличается, что предполагает непрерывную эволюцию на основе базовых принципов. Эйнштейн не отрицает Ньютона, он его как бы поглощает. Он не говорит: забудем ньютонову механику, заменим все классические понятия и даже сами символы, назовем этот новый мир неким новым Дао, оно отныне и будет означать наше новое понимание Вселенной! Нет, Эйнштейн продолжает ткать ту же пряжу. Или когда в математике ввели фиктивную величину «корень из минус единицы», то это было сделано для того, чтобы, объясняя новое, продолжать играть теми же фигурами! Собственно, это сопротивление старых знаков иной семантике и есть механизм возникновения нового. А вот в постоянное открытие «нового Дао», в замены иероглифов – в этот путь я не очень верю. Я не верю в композиторов, которые сегодня вдруг ударяются в дилетантский минимализм, поверхностный «лахенманнизм» или наивный «кейджизм». Можно бесконечно беспринципно всё менять, но, на мой взгляд, пространство искусства как раз противоположно пространству супермаркета. Для меня искусство – это понятие родовое, а не видовое.

       Традиция, в конце концов – это не ноты, не интервалы, не жанры, а самые изначальные установки искусства.

        АА: Ваш сегодняшний взгляд на традицию в искусстве отличается от установок постмодернизма...

        ВТ: Смотря что под этим понимать. У нас часто под это понятие подводится любая эклектика, отсутствие какого-либо стиля, всеядность и даже дилетантизм: «А это постмодернизм». На мой взгляд, собственно новая идея постмодерна после периода «чистого структурализма» состоит в осознании того факта, что на самом деле мы не в состоянии забыть всю историю нашей культуры, что правильный, но абстрактный матричный анализ не в состоянии заменить наши столь несовершенные «культурно-антропологические» слабости. При этом лично меня интересует искусство, которое не сентиментально-беспомощно вспоминает свою историю (вот когда-то было трезвучие, а теперь оно стало кластером), мне интересно искусство, которое находится в споре со своим прошлым. Мне интересен диалог, взятый не как прилагаемая к сочинению литературная идея, а как проявление глубоких внутренних метаморфоз музыкального материала, который сам по себе порождает движение смысла

        АА: Наверное, я предвосхищу Ваш ответ самой постановкой следующего вопроса: ведь Вы не считаете свою музыку программной?

        ВТ: Я не считаю свою музыку программной.

        АА: Как же интересно это у Вас так всё закручено: она не программная, но такая образная, она такая (не побоюсь этого словечка) содержательная, она насыщена смыслом. И в то же время не иллюстративная, в основе лежит идея не что-то изобразить, а сказать о чём-то языком самой музыки.

        ВТ: Что касается специфически музыкальной образности, то, я думаю, что каждый композитор, тщательно выписывая ноты, на самом деле передает свое индивидуальное ощущение пространства-времени. Наверное, в этом кроется «музыкальное содержание» - в искривленности или прямолинейности пространства, однородности или прерывистости течения музыкального времени, прозрачности или густоте интервальной структуры. Этих первокирпичиков смысла и «первоначальных форм» не так много. Сезанн в своих пейзажах в конце-концов бесконечно изображал формы цилиндров и треугольников.

       Названия сочинений могут и помочь их восприятию, а могут и помешать… Мне нравится как даёт название своим прелюдиям К.Дебюсси: он ставит их в конце, в скобках, предваряя троеточием.... Когда я писал «Кассандру» (это был 1991 год), то всё время искал ассоциативные аналогии названию картины С.Дали: «Предчувствие гражданской войны». То же самое – с «Маятником Фуко». Это название пришло значительно позже, когда пьеса была где-то на середине. И так почти со всеми названными произведениями.

        АА: Относительно «Маятника»: там это колебание настолько явственно, что наоборот пришла мысль, что в этом произведении идея как бы предшествовала воплощению музыкальной материи... Или это настолько взаимопроникновенный процесс, что невозможно этапы осмысления отделить от процесса воплощения?

        ВТ: Первый мотив и довольно много текста были у меня чётко записаны (хотя потом я всё, конечно, переделал). Это был не просто мотив, но и конкретный тембр - цимбалы. К цимбалам у меня особая любовь. Я родился на Украине в довольно бедной семье. У моих родителей не было денег на будильник. Нужно было очень рано вставать, они оставляли включенным включали радио. И в 6 часов утра, перед тем, как звучал гимн Украины, раздавались позывные этого радио на мотив «Реве та стогне ДнIпр широкий», они исполнялись на бандуре без пения. Я ничего более тоскливого в своей жизни не помню. (Поёт : трам-трам трам-трам - - трам- трам - - ..трам трам ..трам..) И так двадцать раз. Одна и та же фраза. И в это время нужно было вставать хмурым зимним утром. Но с другой стороны, у меня осталось какое-то доброе сентиментальное чувство к цимбалам, как к детству. Потом, тембр цимбал – не так уж избит. Я вообще думаю, что в современном искусстве гораздо «предпочтительнее» говорить не на глобалистских языках типа английского, а на языках локальных. Например, сам украинский язык не так универсален и функционален – это не язык Интернета, аэропортов, а язык относительно локальный, с какой-то тайной. Я думаю, и азербайджанский так же сохранил свой колорит.


Страницы : 1   :: 2   :: 3   :: 4   :: 5

     ©Copyright by MusigiDunyasi
 

 

English Начало Написать письмо Начальная страница журнала Начало страницы